Творческий Блог Михаила Мазеля

Инстинкт гения. Триптих (II)
Готовность к бегству

               … Иоганнесу Брамсу

Войска расставлены. Король готов бежать.
Он тщательно готовился к побегу.
Рояль спасением застыл у рубежа.
Бог многоликий строит сам шеренгу.

Сигнал к побегу означает бой.
Всегда последний (на разрыв аорты).
Он небо наряжает в голубой
камзол с расшитым белым бортом.

И солнце вырывается из туч.
И тёплый ветер треплет клочья сердца.
Течёт не кровь, а слёзы… и сургуч
на вязь пока неведомых проекций.

Да… гений – дар, который просит жертв.
Не столько крови сколько отреченья.
И бегство превращается в сюжет.
Влеченье превращается в свеченье.

Его побег не трусость, а инстинкт.
Его манит свобода одиночества.
Порой долина тот же лабиринт,
клубок любви земной и страсти творчества.

Он сам летит на созданный им свет.
Летит пока солдатики дерутся.
Есть у него на наш вопрос ответ,
и силы, признаваясь, обернуться.

Его «прости» прозрачней мотыльков.
Даря нам свет, в себе тревожа бури,
на Космос, не задумавшись, альков
меняет он… Заметь – он нас не дурит.

Не хмурьте лбы, пытаясь разгадать,
что очевидно было изначально.
У гения свой взгляд на благодать.
Что нам печально, для него — звучание.

            * * *

Солдатики расставлены, как в детстве.
Приходит буря, пробуждая солнце.
Нам никуда от боли той не деться,
а он свободный к истине несётся.

< 24 октября - 10 ноября 2012 года >

Инстинкт гения. Триптих (I)
Аксиома

             … Иоганнесу Брамсу

Из каждой ноты смотрит бездна
и ты готов в неё вступить.
Твоё решенье не помпезно,
но вместо шага станешь пить
ты чувства залпом… Просто звуки?..
Что в этом залпе?.. Оберег?..
Из бездны незаметно руки
протянутся, продлив твой бег
по воздуху… Ты не заметишь
ни невесомость, ни тот мост.
И после не укажешь в смете,
чем душу разорвал и мозг.
Да… гениальность – аксиома:
ни доказать, ни подтвердить.
Распавшись вплоть до П-мезонов
продолжишь и любить и жить.
Ведь в каждой ноте акт творенья
звезды… планеты… муравья…
Непостижимость повторенья.
Из пустоты вдруг Мир и я.

< 30 октября 2012 года >

Критерий безумства

            Погибшим экспедициям 1912 года…

Что манит безумцев? Стремление к славе?
Желанье быть первыми? Патриотизм?
Сквозь льды, сквозь пески, по болотам, вдоль лавы
ведутся магнитом своих же харизм.

Ум острый как лёд и холодный как Север.
Горячего сердца негреющий жар.
Единственной мерой становится вера.
А книга их судеб – неведомый жанр.

Промчатся кометами сгинуть бесследно…
В пустые страницы покрытые льдом
вглядитесь — мундир, и смертельная бледность,
и горечь: нам после. Им – после и до.

Один за одним. К сожалению порознь.
Оценят ли? Вспомнят ли? Суть ведь не в том.
… На лицах любимых мельчайшая морось
и только любимые шепчут “потом…”

Безумство порою и есть тот критерий
безумству… Дрейфует оно сквозь века
к нам – юным читателям грустных феерий,
чтоб истина вечно героев влекла.

< 4 ноября 2012 года >

В который раз

Пока не выпала роса
он станет говорить с туманом,
стекающим с далёких гор,
в который раз, к его крыльцу.
Туман не знает адреса.
Туман не слушает шаманов.
Туман не чувствует укор
мелькнувший по его лицу.

Казалось, вышел покурить,
но вспомнил, что курить он бросил
тому примерно двадцать лет.
Немало,.. но совсем не срок.
Ему нет повода корить
себя… да и никто не просит.
А под туманом мхов вельвет
давно обил его порог.

Течет тропинка, как ручей.
Теряется в зелёных ёлках.
А выше бледной синевой
едва заметна цепь вершин.
С зажженной спичкою, ничей
стоит он, словно на иголках,
слегка мотая головой,
недоуменьем тормошим.

Его пленяет тишина.
(Не разговор и не молчанье).
Туман почти растаял сам.
Ему слегка чего-то жаль.
Печаль опять обожжена
согревшими крыльцо лучами.
Всё происходит по часам.
Природа подняла вуаль.

Мир стал похожим на себя.
Он… испугался чётких линий.
Он – недоволный снова ждёт
неясности и белизны.
Восходит солнце, серебря
взамен росы упавший иней.
И очень скоро первый лёд
начнет собой лучи дразнить.

Но даже льду придёт черёд.
Лёд не тревога. Лёд растает.
Она ль сейчас себе лежит
как верный пёс у босых ног?
Он строчки новые берёт.
Он строфы мысленно листает.
Он мерзнет и уже дрожит,
хотя давно уйти бы мог.

И вдруг он слышит соловья
последнего пред холодами
и обращает мысли к той
что сладко спит и ждёт тепла.
И словно зову её вняв,
он в дом к своей уходит даме
пленившись истиной простой:
— Люби…
      пока печаль светла.

Туман уходит по реке
спокойной в это время года.
Туман уходит насовсем:
опять иной (в который раз).
Ни шороха при ветерке
пока тасуется колода.
Пейзаж встаёт доступный всем.
И кем-то пишется романс.

< 15 октября 2012 года >

О пылевом облаке у Веги

А вы умеете смотреть на облака?
А на бегущие по озеру полоски?
Вы верите, что мир уже не плоский?
Пускай сейчас он выглядит не броско.
Прошу не отвечайте мне… Пока.

Я не готов. Я сам ещё учусь
искусству наблюдения и слуха.
Жужжит пчела. Я будто бы под мухой.
Хотя реально я присыпан пухом.
Вот только с дуновением не мчусь.

Да, я учусь. Учусь считать круги.
До зелени. До желтизны. До снега.
До пылевого облака у Веги.
До из скалы растущего побега.
До муравья, что у моей ноги.

Он движется деталью многоточья,
и не сказать, что он здесь не причём.
И счёт (какой-то счёт) уже включен,
пока вы размышляете… О чём?
Как облака плывут? И проч… И прочее.

< 14 октября 2012 года >

Запах жжёных спичек

На стенах этой комнаты начертаны слова.
Над тем, кто в ней осознанно – не властвует молва.
А запах жжёных спичек напоминает свет.
Стараться не обжечься… в ней не звучит совет.

И, кажется, что вечность свой отдаёт багаж,
но с ним приходит мудрость, вдруг превращаясь в блажь.
И хочется иного: прочь к тем, кто не поймёт.
Там за стеной ненастье не воет, а поёт.

Нет мудрости сакральней, чем, осознав предел,
опешить от смятенья, что нет – не поредел
муар тех слов на стенах (хотя здесь нету стен).
… Но я навстречу с песней спешу и вместе с тем.

А запах жжёных спичек пронизывает тьму,
и мне почти не страшно пойму ли – не пойму.
Я просто рушу стены. Я строю кабинет.
И нет уже печали. И ночи (как бы) нет.

< 14 октября 2012 года >

Как — не бывала…

Ты приходишь и молчишь.
Я окликнуть не решаюсь.
Солнце гаснет, льётся с крыш
боль, почти не сокрушая,
подсказав куда бежать,
с кем молчать, за что бороться.
Ночь спускается дрожа
словно лист на дно колодца.
Двор как утонувший мир.
Миг как взорванная вечность.
Не течёт из-под кормы
с пеною подобье речи.
Ведь и я молчу, боясь:
ночь пройдёт, как — не бывала.
Дождь накладывает вязь
и стихает новым шквалом.
Только скрип далёких звёзд,
что со дна всегда виднее.
Только талии берёз
всё бледнее и бледнее.
Только ощущенье глаз.
Нет – не глаз: всего лишь взгляда.
Мгла ночная ведь не мгла
Вдох – не сон и не рулада.
Ты приходишь и молчишь
Знаешь ли, о том, что знаю?
Этот двор… — он не фетиш.
Я опять иду по краю.
Я опять иду сквозь шторм
очень тихой тёплой ночью.
Паруса закрытых штор
смотрят вслед мне многоточьем.

< 3 октября 2012 года >

Предостережение (Философия камня)

Он должен быть умнее всех
и (видит Б-г) честней.
Он должен с каждого снять грех,
быть чище и ясней.
Опережать и век и бег
добра и зла… притом –
он должен дать мне оберег
и бить себя прутом.

Ты не смотри в мои глаза.
Ты не шепчи – Окстись!
Я сам себе (мой Б-г) гюрза.
Я сам – Эдип и Сфинкс.
Я раздираю свою грудь.
Я прыгаю в свой сон…
Но в глубине вселенских руд
он должен мне мой стон.

Моею совестью, стыдом,
умом и добротой
он должен наполнять с трудом
(и не сбивать настрой)
всё… Он в ответе за меня.
Он должен мне мой Мир!..
Я камень взял, чтоб камню внял,
не внявший мне кумир.

< 24 сентября 2012 года >

Дудочка

      «Свой тайный смысл доверят мне предметы»
                              Бэлла Ахмадулина

      «а то что в этом мире нет тебя
      быть может знак что не было и в прошлом»
                              Алексей Цветков

Твои глаза, как две больших планеты.
Что я несу! Планет всегда одна.
А, может, и одной в помине нету,
как нет у страсти крышки, стен и дна.

Ты есть не потому, что я так вижу.
Не потому, что этого хочу.
я отступлю на шаг и тем приближу
момент, когда на шаг я подскочу.

Я в сумерки не возмолюсь подбавить красок,
а в шуме не спрошу о тишине.
Твои глаза – мной вымоленная встряска.
Твои глаза идиллии нежней.

Я слышу за спиной: “Куда ты смотришь?
Ночь на дворе. Уже ль ты смотришь в лес?”
Меня “терзает” выплаченный моргидж,
и то, что я опять в долги не влез.

Я прочитал на днях, что мир наш бренен,
что люди неразумны и слабы.
Корабль не может плыть совсем не кренясь.
Я много что прочёл… и всё забыл.

Я просыпаюсь словно в новом мире.
Предметы силятся мне дать к догадкам код.
И я стреляю взглядом словно в тире,
не находя к реалиям подход.

Вот так и существую в пробуждении
промеж “откуда я” и “где же ты”,
сражаюсь как могу с предубеждением
и спорить не хочу с пережитым.

И в болтовне предсердия с желудочком
рождается мелодия тогда.
Её играешь ты в лесу на дудочке,
и лес становится реальней, чем всегда.

Ты смотришь на меня глазами бога
и знаю я теперь кому молюсь.
Играет дудочка. Светла в ночи дорога.
Играет дудочка: “Иди вперёд. Не трусь!”

< 27 июля 2012 года >

Окенами

             Когда я придумал слово “Окенами”
             я еще не знал что “Окинами” на японском
             означает “гребень морской волны”

Несклонный к полноте, слегка поправившись,
но не утратив тонкости с годами,
он искренне надеется отправиться
на остров им открытый – Окенами,
укрывшийся от Куков и Колумбов,
невидимый ни спутникам, ни птицам,
который год зовущий звуком румбы
на берег неизведанный спуститься.

А по Москве неслышно рыщет осень
пиратским бригом в пятом океане,
но он, вступив на борт, вновь не попросит
его подбросить утром к Окенами.
Окинув взглядом вымокшие крыши,
он спустится обратно где-то в центре,
скользнет вниз по канату у афиши
с его фамилией и датами концертов.

Корабль скроется, листвой присыпав лето.
Проснётся он от крика козодоя
и, не одевшись, подбежит к планшету,
добавить в карту линию прибоя.

Так ночь за ночью, суживая пятна.
К нему приходит с музыкой и снами,
зовущая из Космоса обратно,
бегущая по гребням, Окенами.
Никто не знает, что в чехлах с гитарами
хранит он путь к его незримой музе.
А публика уносит вместе с чарами
с его концертов крабов… да медузы.

Ещё не старый хоть на вид уставший,
он не спешит домой с ночных концертов.
Он думает о той — названье давшей
(начертанное на Афишах в центре).
Он ждёт её, он верит, что не может
она не воплотиться из страдания.
И вот Аншлаг (ёще один) рождён и прожит.
И вновь свежо как ночь его предание.

                  * * *

— А Окенами — это на японском?
— Не знаю, но скорей – Новозеландском.
— Он услыхал названье в ржанье конском…
— Да, бросьте… Просто в крике хулиганском.
— Смотрите это он… Какой-то грустный.
Я подойду.
              — Давай. Тогда до встречи.

Он услыхал, как кто-то лёгкий хрустнул,
ступив к нему, и вмиг расправил плечи.

— А Окенами — это по-японски?
— О-нет. Скорей – по-окенамски.
— А почему у Вас пальто в полоску?
— А почему Вы вдруг залились краской?
Корабль зимы завис над ними утром.
Канат слетел от них в каком-то метре.
Он ей играл. Снег присыпал их пудрой.
Вокруг игрался в карты шустрый ветер.

< 22-25 июля 2012 года >