Творческий Блог Михаила Мазеля

Деталь… (Конец белиберды)

Секрет гармонии не в расстановке слов.
Секрет беспечности не в забыванье знаний.
Пришла пора ревизии желаний.
Кто говорит сейчас про рог бараний?
Ну, “понесло”, рифмую с повезло…
Секрет гармонии не в расстановке слов?

А что ещё? Да ничего. Да всё.
Звезда на небе. Отражение в колодце.
Так испокон за веком век ведётся
что человек на ерунду ведётся:
мизинчик дёрнется, и… здравствуй новосёл.
А что ещё? Да ничего. Несёт…

Неандерталец одинокий смотрит вдаль
на звёздами усыпанное нёбо.
В колодце делится не по часам амёба.
И-ТИ решает в пол вдавить педаль
(ЭМЖЕ-квадрат), не думая о рёбрах.
Гармония? Бараний рог?
                                   Деталь…

Брат неразумный смотрит из воды
как брат разумный тормозит звездою.
Не думаю, что я чего-то стою
тем более произнося — Пустое.
Не ждите просьбы делать вы-воды.
Что ожидать к концу белиберды.

И-ТИ промчался дальше по касательной
Выходит я как будто не причём.
Я невзначай прижмусь к тебе плечом
Амёба выступленьем показательным
разделится…
               Вот… чем я удручён?
Что не причём?
                 И всё ж к плечу плечом…

< 19 — 20 июля 2012 года >

Без сентенций

             “поверь без оглядки”
                  Гари Лайт

                  Гари Лайту

Возможно, это просто нетерпение,
желание опять попасть под дождь.
Из века в век мне не давалось пение,
но хорошо передавалась дрожь.

Я в них входил и в листопад и летом,
и с тремором перенимал мотив.
Укладывал в безмолвии в куплеты
превратности открытий на пути.

Я в них нырял с желаньем измениться,
не помышляя вырваться сухим,
и если и переходил границы,
то не пытался выглядеть лихим.

Я собирал их мысленно в пробирки,
и расставлял по встречам и годам.
Но даже мысленно они стучали кирками:
“Не сожалей — о чём не загадал!”

И я не сгоряча раздал коллекцию,
в обмен всего лишь на одну слезу.
Без объяснений (не люблю сентенции).
Я бил пробирки… Слышали грозу?

Она гремела над двумя столетьями.
Дожди произносили имена
из прошлого, звучавшие, не сплетнями.
Я слушал, вспоминая, дотемна.

Возможно, это просто нетерпение,
желанье помнить каждый божий дождь,
идущий, наказаньем во спасение.
Ах, что за дождь. Ну, до чего хорош!

< 18 - 19 июля 2012 года >

Из синевы (Предпосылка)

                     … Люде Л.

Что там за синевой?
          Там ночь и город
с десятками домов,
                 людей и судеб.
Что здесь… – вопрос. И я.
               Расстегнут ворот.
Давай найдёмся
         и тогда обсудим
нюансы построения пространства,
где нет предметов
         да и сам континуум
лишь предпосылка
      странностей и странствий…
Всего и надо,
        что шагнуть в картину
и там найтись.
        А если разминутся?
И… так возможно.
         Соткан Мир из если.
Смотри внимательней,
         пожалуйста,
                на блюдце
и жди сигнала,
       опоясать чресла.
Ведь тут… за синевой…
             тут зарожденье
сначала ночи, а
           за ней рассвета,
но это –
   не предмет для обсуждения
соотношений времени и цвета.

А что же люди
             в городах и весях?
Те тысячи,
   что синью не сумняшеся,
не ведают,
   когда я, куролеся,
в ту синеву ныряю,
                опоясавшись.
Луна из недр её
           легко и бодро,
как из сомнения,
        всплывает без обмана,
пока легко
      покачивая бёдрами
ко мне идёшь ты
         из Долины Обермана.  

< 18 июля 2012 года >

Долина Обермана — название главы
из Альбома композитора Ференца Листа
«Годы Странствий». Такой Долины
нет. Это отклик на книги, котрые читал
композитор. Это воображаемая долина.
Долина нащих тревог, сомнений и чаяний.

Лепесток дыхания 

                                    Олегу Дорману

Он нёс свечу.
         Огонь дрожал как сердце.
Он нёс свечу
         под проливным дождём.
Он сам дрожал,
         не в силах опереться,
боясь упасть.
       Он знал, что был рождён
и предназначен
 этот путь проделать.
Не поскользнуться,
   сдюжить, донести.
Гроза в бессилье
          из-за туч кряхтела,
пытаясь рыком
          скалы сотрясти.

Он нёс свечу как звук,
                  как слог, как ноту,
шатаясь и скользя.
              Дрожал  и нёс.
Бросались в стороны
              лисицы и еноты.
Ступнями босыми
             взмывая на утёс,
он думал не о крыше,
                не о хлебе…
Одна лишь мысль свербила –
                         не упасть.
Над ним сгущало черноту
                        в  бессилье небо
и разевало молниями
               пасть.

Он нёс свечу
         как лепесток дыхания,
сам на ветру дрожа,
                 как лепесток.
Он лился нотами,
            он шелестел стихами,
он озарял
   свечой своей Восток.
Он шёл, почти что
          ставши полыханьем,
и потому, что знал
                  наверняка,
что нужен он,
              что, затаив дыхание
его так ждут, там
                у
                 дверного косяка.

< 13 — 14 июля 2012 года >

«Спасибо»

                      Рудольфу Баршаю

Разговаривать было опасно:
                            смертельно опасно.
Но не страх был причиной молчанья
                                    весенним тем днём.
Тишина… (не вино и не слово)
                              казалась им красной.
Лишь коробка конфет украшала
                              тот странный приём…

                    * * *

Человек приехал к Шостаковичу.
Просто так приехал невзначай.
Человек приехал к Шостаковичу
не работать. Даже не на чай.

В цирк сходил с ребёнком… и приехал.
Предварительно конечно позвонил.
Вроде люди ходят в цирк для смеха.
Человек же в цирке приуныл.

Прыгала собачка по роялю.
— Это что простите за сумбур?
— Рр-ав-в. Я Шостаковича играю.
Правда ли весёлый каламбур?

“Дмитрий Дмитриевич, знаю, как Вам трудно…
… Я могу.
         Свободен…
                    Хоть сейчас”.
Ехал он, не думая подспудно,
для чего.
            Так… помолчать.
                                  На час.

Человек приехал к Шостаковичу
в феврале иль раннюю весной,
не смотря на “Правду”… к Шостаковичу.
Год стоял тогда сорок восьмой.

                    * * *

… разговаривать было опасно
                           и с собственным эхом.
Они пили вино и молчали:
                     не рыбы, а глыбы.
И когда опустела бутылка –
                       гость встал, чтоб уехать,
а хозяин, пожав ему руку,
                      промолвил – “Спасибо”.

< 11 - 12 июля 2012 года >

И.С.Б. (В котрое море?..)

Два голоса лились.
   Два голоса слились.
      Два голоса вились,
   как локоны Девы.
Два сердца не бились.
   Два сердца разбились.
      Два сердца влюбились,
   в небесном напеве.
И тот, что был первым,
   просил нас поверить,
      отпущенной мере
   сполна отдаваться.
А тот, что перечил
   был просто доверчив.
       Похожий на вечер,
   он к истине крался.

О чём они спорят?
   Кому они вторят?
      В которое море
   рекою впадают?
Чуть слышно о Б-ге.
   О смерти — немного.
      О жизни,.. дорогой
   от споров страдая.
Порою как дети
   в мерцающем свете,
      приветствуя ветер,
   смолкая с закатом,
начнут по-иному,
   как будто в истоме,
      шептаться о доме,
   под пульса стаккато.

А небо прекрасно. Да-да.
   А солнце прекрасно. Да-да.
      А дети прекрасны. Да-да.
   Нет смысла перечить.
А звёзды не гаснут. Да-Да.
   А девы прекрасны. Да-да.
      И всё не напрасно. Да-да.
   Их должно беречь им.
Пусть льются без меры,
   не правдой, так Верой:
      не ясно, кто первый…
   в соитье согласьем.
Два голоса — оба
   текут на дорогу
      дыханием Б-га.
   И мир так прекрасен.

< 10 июля 2012 года >

Под пятой ступенькой

Ну, здравствуй.
              Молчишь?
                   Ну, молчи, и при этом, ну, здравствуй!
Ключи, где всегда: под дощечкой на пятой ступеньке.
Прошу, научи, как в дальнейшем не строить препятствий.
Стою на морозе без шапки вихрастый не Сенька.

Ну, здравствуй. Ты можешь молчать, если так тебе легче.
Я знаю – никто не сумеет соткаться из звуков.
А вот из молчанья – куда вероятней. Всмотрись в этот вечер.
Всмотрись в эти краски. Безмолвье способно на трюки.

Ну, здравствуй, моя невидимка. Всё бродишь кругами?
Всё думаешь, стоит ли этому типу открыться?
Ты мне предлагаешь сложить из стихов оригами,
а я тебе снова под пятой ступенькой порыться.

Ну, здравствуй. Не стоит пытаться умерить дыханье.
Твоё появление дело каких-то столетий.
Глядят на меня, не мигая, из чьей-то лохани
созвездия. Тесно им бедным на этой планете.

Журавлик уснул на дощечке, ручною синичкой.
На нужной дощечке… Какие звучащие краски!
Мой Боже, как долго не гаснет зажженная спичка.
Задуть – не задуть? Пусть ожог станет нужною встряской

Ну, здравствуй, родная. Молчи и позволь мне собраться.
Казалось, я все рассчитал в своём сказочном царстве.
Но снова дрожу, как былинка, боясь аберраций.
Запомни под пятой ступенькой. Под пятой.
                                         — Ну, здравствуй!

< 8 июля 2012 года >

Круизный лайнер

Круизный лайнер “Сент-Луис”
покинет утром порт.
Чуть более девятисот
людей взойдут на борт.
Их ждёт опасный долгий путь.
От чаяния полн
круизный лайнер “Сент-Луис”
предастся воле волн.

А накануне капитан
команде даст наказ
как с пассажирами вести
себя на этот раз.
Всего двенадцать из двухсот
не слушают его…
Плывёт, плывёт корабль от
опасных берегов.

Канал Английский позади
и курс взят на Бискейн.
Смеются, плачут и молчат
глаза: — А зохен вей!
Круизный лайнер “Сент-Луис”
для них последний шанс
спасти детей, спасти себя
(всего уже лишась).

В салоне, там, где первый класс,
сняв фюрера портрет,
гер капитан сперва хотел
открыть для них буфет.
Но позже он решил отдать
под синагогу зал.
Во всём евреям помогать
команде приказал.

— Гер капитан, спасибо Вам
за пищу и уют.
— Гер капитан, спасибо Вам.
Теперь нас не убьют.
Кубинским консульствам уже
заплачено сполна.
В круизный лайнер “Сент-Луис”
с размаху бьёт волна.
Читать далее →

Осколки лжи

Как доказать, что человек хороший,
тем, кто его хотел оклеветать?
На публике набить им молча рожи?
В рот вставив пальцы, громко освистать?

Кто помогает навострившим уши
сердца очистить от осколков лжи?
Их не пугает, что черствеют души.
Не знаю… Я пытаюсь. Тем и жив.

Мужик, окстись! Зачем ты мечешь бисер?
Зачем рисуешься, убогий правдолюб?
Всё хорошо. Всё просто. За… кулисье
смешало пониманье… Честен? Груб?

Застыв по сторонам сермяжной правды,
разделены мы ею как стеной.
И выглядит смешной моя бравада.
Меж глупостью и ней – я коренной.

Я пыл и гнев, сдержав, промолвлю сухо:
“Всё сказанное полуправда или ложь”.
Мои попытки выглядят прорухой.
И храп норовистый всем слышен как скулёж.

Им имя легион. Они повсюду.
Мешает нам их задушевный тон
почувствовать по ком звенит посуда.
Но я зануда… Кто сказал “долдон”?

Меня пугают злоба, глупость, серость,
бессилие и тонкости мои.
Когда бы муза сделалася стервой
да крикнула с издёвкою: “Смоги!”

И я бы смог отправить всех подальше.
И тех, кто передергивать горазд.
И тех, кто равнодушен к честной фальши…
Терпел и стерпит спичи наши растр.

Нам много врали. Мы привыкли верить
ниспровергателям. Туды их всех в качель!
Утоптаны в навоз жарптичьи перья,
но всё-таки слышна виолончель.

Придумал я её сейчас, возможно,
последним глупым аргументом “за”
то, что Мир ещё не безнадежен,
что лжи осколок вымоет слеза.

Как доказать, что человек хороший,
всем равнодушным слушающим ложь?
Позвольте, я присяду на дорожку.
Я не скажу, куда мне невтерпёж.

< 24 июня 2012 года >

Воробышки

Он шёл по Миру в гордом одиночестве.
Весь Шар Земной принадлежал ему.
Никто не называл его по отчеству,
и, Слава Б-гу. Шёл без “почему”:
наученный лишь на себя рассчитывать,
когда решал проблем вселенских рой.
И вдруг… услышал глас весьма рачительный:
“Остановись! Глаза свои раскрой”.

И он раскрыл. И он увидел девушку.
Хорошенькую. В сереньком пальто.
Воробышков она кормила хлебушком.
А за домами эхом долото
напоминало о биенье сердца,
о сонме нерешённых важных дел…
Себя, заставив бегло оглядеться,
не понял он, с чего вдруг так вспотел.

А девушка, кивнув, сказала: “Здрасте.
Сегодня, право, очень шумный день…”
Он воробьёв вспугнул, случайно хрястнув.
Те моментально начали галдеть.
Так и стоял: большой и неуклюжий,
забывший, что ему всё по плечу.
Их разделяла маленькая лужа,
и он шагнул, не пожалев ничуть.

< 23 июня 2012 года >